(1)На закате дня, в тихое солнечное предвечерье, сидел я на деревянном помосте пристани, парохода дожидался, обняв чехол с удочками, будто самую желанную женщину. (2)На одной со мною скамье вольно расположились три девицы, бравшие впереди меня билеты. (3)Одеты и накрашены они были с той щедростью, которая с первого взгляда выдает заскорузлую провинцию, тужащуюся утереть нос столице, и не одной, а всем сразу.

(4)Девицы не щебетали, не жеманились, не хихикали. (5)Они вели себя с той вальяжной томностью, которую где-то увидели, подхватили, усвоили, а усваивая, удвоили и утроили. (6)Они неторопливо и даже как бы нехотя потребляли мороженое.

(7)По деревянному перрону медленно двигалась с метлой усталая пожилая женщина в синем запыленном халате, в рабочих ботинках и белом, по-старинному глухо повязанном платке.

(8)Молча выметая мусор из-под ног, женщина прошла нашу скамью, заканчивала уже работу, когда на пристани объявился всем улыбающийся опрятный мальчик в старенькой ермолке и начал ей помогать. (9)Он подбирал бумажки, бросал их в ящик, и женщина что-то ему тихо говорила: хвалила, видать. (10)Мальчик, судя по всему, когда-то душевно переболевший, чистосердечно радовался похвале матери ли, родственницы ли, а может, и совсем незнакомой женщины, старался изо всех сил, ладонями сгреб мусор, понес его, словно пойманную пташку. (11)Женщина распрямилась, вытряхнула из рук мальчика сор и, что-то ему тихо выговаривая, терла ладони полой халата, и он преданно смотрел ей в рот, ловил затуманенный усталостью взгляд и все улыбался.

(12)Одна девица домучила мороженое, скомкала обертку, небрежно швырнула ее под ноги и, широко зевая, лениво потянулась, забросив руки за спинку скамьи. (13)Две другие девицы также шлепнули намокшую бумагу о доски и тоже скуксились, как бы решая утомленно, куда себя девать или чего еще выкушать?

(14)Подошел мальчик, подобрал бумажки и укоризненно сказал:

(15)— Тетенька подметает, а вы сорите. (16)Как нехорошо!

(17)— Ой, дурак! Дурак! — тыча в него пальцами, оживились девицы.

(18)Лицо мальчика дрогнуло. (19)Еще плавала улыбка, делающая лицо мальчика отстраненно-печальным и в то же время доверчиво-ласковым, как у всех детей, когда они исполняют добрую работу, радуются сами себе и тому, что полезны, необходимы кому-то.

(20)Женщина, закончившая работу, с трудом разняла руки мальчика, в которых он затискал мокрые обертки от мороженого, бросила их в тележку и пошла, ни слова не сказав девицам, лишь слегка покачала головой — перевидела она, должно быть, всякого народу, натерпелась всякой жизни. (21) Мальчик догнал тележку, взялся подталкивать ее сзади и снова улыбался всем встречным и поперечным, забыв летучую обиду, потому что снова у него было дело и он кому-то был нужен.

(22)— Девушки! (23)Вы не в педучилище ли сдавать экзамены приезжали?

(24)— Ой! А как вы узнали?! — соседки мои с настороженным вниманием уставились на меня: не набиваюсь ли на знакомство?

(25)— Понимаете, какое дело: есть профессиональные отличия, уже укоренившиеся, отштампованные. — (26)И безбожно засластил пилюлю: — (27)По вдохновению на лицах и наитончайшему такту в вас уже угадываются будущие педагоги.

(28)— А-а! — согласились девицы и обмякли. (29)Благодушие, наигранная леность, самодовольство занимали свое место на их лицах. (30)Лишь какое-то время спустя до одной девицы дошло:

(31)— Гражданин! — зыкнула она ломающимся басом. — (32)Если выпили, так не вяжитесь к людям! (33)Пошли отсюда, девочки! — (34)И, уходя, обрушила на меня тяжелый взгляд сытых глаз: — (35)Бр-родят тут всякие! (36)З-заразы!..

(37)Я сидел, обняв чехол с удочками. (38)На брусчатый въезд от причала поднималась женщина с тележкой. (39)Мальчик одной рукой помогал толкать тележку, другой на ходу подбирал мусор.

(По В.Астафьеву)